Эвалд Вилкс
Ближе к полудню началось очередное немецкое наступление, и одной из рот ополченцев пришлось отступить. Оставив убитых там, где их настигла смерть, подобрав только раненых, они небольшими группами отошли в перелесок за несколько километров от прежней линии обороны. Вторая половина дня была сплошным кошмаром, и никто потом не мог припомнить, что же, собственно, с ними творилось, но вечером, когда уже смеркалось, подъехали армейские грузовики и, набив до отказа свои кузова ополченцами, долго кружили по тряским проселкам, пока наконец не встали на опушке леса, где обрывались поля и чернели покинутые крестьянские усадьбы.
Получив приказ соблюдать строжайшую тишину, бойцы сразу же углубились в лес, растянувшись цепочкой с интервалом шагов в десять, и мгновенно растворились в темноте. А фронтовая ночь дышала, словно задремавшее чудище, стеная во сне, бормоча что-то невнятное.
Одной рукой сжимая винтовку, другой ощупывая темноту, Артур Лея брел между стволов. Он спотыкался о корни деревьев и кочки, продирался сквозь гущу кустарника. Под ногами то хлюпала грязь, то пузырилось болото. А тут же рядом, рукой подать, вдоль самой опушки бежала дорога, отчетливо выделяясь своей белизной. Сначала Артура злило, что им не дают идти по ровному месту, но потом он сообразил, что досада его неоправданна. Опасно! Впереди на дороге горела машина, вернее, уже догорала, лишь изредка языки пламени вдруг вспыхивали над железным остовом, похожим на обглоданный скелет животного, а в зарослях дымилось что-то черное, обугленное, еще недавно бывшее человеком, и все они переступали через него, потому что рядом была непролазная чаща, а им надо было двигаться дальше.
Земля как-то странно качалась — вверх, вниз,— будто на качелях, и, когда взлетали вверх, становилось светлее, когда падали вниз — темнее. Светлее —-темнее, светлее —темнее... Артуру хотелось спросить, что стряслось с их миром, отчего он стал таким странным, но рядом никого не было. Прикрыв на мгновение глаза, он обнаружил, что качели все равно продолжают взлетать и падать и от этого по-прежнему рябит: светлее — темнее, светлее — темнее.» И тогда Артур понял, что все это проделки ужасной, ни с чем не сравнимой усталости. Постой, когда же им раздали в Риге оружие? Полтора месяца назад. Сорок пять дней с винтовкой. Сорок пять дней войны. Может, больше, может, меньше, счет дням давно потерян, потерян счет и ночам. Время остановилось.
В кровь царапая лицо и руки, путаясь в гибком, густом ивняке, он продирался все дальше, продирался с единственной мыслью: не потерять из виду шедшего впереди, чутьем угадывая, что тот, кто шагает сзади, точно так же следит за ним, боясь прервать эту живую цепь. А когда все-таки перед ним вырастала ужасающая пустота — ни звука, ни шороха,— он сломя голову кидался в нее, в эту пустоту, кидался, вытянув руки, чтобы уберечь глаза, и не успокаивался до тех пор, пока сквозь свое частое ды- -хание вновь не улавливал шаг товарища.
Лес оборвался. Передние, приставив к ноге винтовки, ждали остальных. Колонна сжималась, подобно пружине. Потом, пригнувшись, пересекли дорогу, брели полем уже колосившейся ржи, делали остановки, шли, опять стояли. Наконец одна часть опол-ченцев скользнула в темноту направо, другая — налево.
— Здесь,— негромко произнес командир взвода Крастынь, и Артур, разглядев перед собой окоп — продолговатую узкую щель, бросился в нее, как в колодец.
«Хорошо, хоть самим не копать»,— подумал он, припомнив груды земли, которые за эти дни и ночи ему пришлось перекидать солдатской лопаткой. Почва подчас бывала камениста или затвердевшая на солнце глина, и в нее чуть ли не зубами приходилось вгрызаться. А тут был песок.
Пошарив по краю окопа, Артур нащупал скатку грубой материи. Шинель. Рядом с нею на бруствере пальцы наткнулись на округлые, холодные от росы предметы. Ручные гранаты. Значит, до него здесь кто-то был. Но что стало с прежним хозяином этого тесного, узкого жилья? Ранен, а может, убит? В таких окопах удобно хоронить — ведь могилы рыть некогда. И павшие товарищи остаются в строю. Глаза у них песком засыпаны, земля давит им грудь, но они продолжают бороться, живые чувствуют их дыхание, слышат стук сердец в лад со своим собственным.
А мир продолжал качаться на качелях, и вместе с ним качались свет и темень — будто ветреной ночью начался на столбе фонарь. Справа, поодаль, догорало какое-то строение. Из головешек временами вырывались языки пламени и, полизав их, также внезапно исчезали. Редкие порывы ветра приносили горький запах гари, потом долго державшийся в неподвижном воздухе.
К окопу подошли двое: командир взвода Крастынь и еще кто-то.
— Лея, ты смотри не засни,— проговорил вполголоса Крастынь, и его слова прозвучали скорее как просьба, чем приказ.— Кому-то придется стоять в карауле, пока мы подыщем ячейки для пулеметов. Продержись еще, скажем, часок, ладно? Потом раз- будишь Мазверсита, он от тебя справа. Слева — Спрдра Тилтыня. Часы у тебя есть?
Артур посмотрел из окопа, и ему показалось, что Крастынь, взметнувшийся в небо, подобно обелиску, тоже качается: вверх — вниз, вверх — вниз...
— Нет у меня часов.
— Ну хорошо — тогда на глазок. Свои не могу оставить. А как Мазверсит отстоит свой час, тут и рассвет придет. Тогда, сам знаешь, такое начнется, сон как рукой снимет. Только смотри не засни.
Они оба ушли, а Лея слушал, как во тьме у них под ногами шелестит трава, как затихает потревоженный кустарник. Сняв каску, бросил ее на бруствер, винтовку прислонил в угол окопа. Припав к пес- чаному скату, уткнулся лицом на скрещенные ру- ки. Мир мгновенно перестал качаться, сделавшись беспросветно черным, словно бездонный колодец. Вместе со вдохом в рот забивались песчинки, по щеке ползали муравьи. Земля пахла летом. Лоб покалывали высохшие ветки, уложенные здесь для маскировки свежего окопа. Они были горьки на вкус,— наверное, ольха. А может, черемуха. Сухая листва, свернувшаяся на солнце, от ночной росы опять стала податливо мягкой, как подушка. Целые три подушки. Артур понял, что уснет, если сейчас же не примет самых решительных мер. И, сделав над собой невероятное усилие, он поднял голову. Однако это не помогло — война научила его спать даже на ходу.
Тогда он с силой отпрянул от края окопа, но спина тут же прильнула к противоположному скату, и песчаные ручейки хлынули вниз, к ногам. Сзади лежала та чужая солдатская шинель. Он схватил ее и что было сил отшвырнул в темноту, хотя уже давала себя знать прохлада и шинель была кстати. Только не уснуть. Не уснуть. Попробовал постоять на одной ноге, но это тоже было опасно. Так, чего доброго, свалишься на дно окопа, и уж тогда навряд ли встанешь.
Где-то впереди, за догорающим домом, сухо рявкнули пушки — раз, другой, третий,— засвистели снаряды. Но они пронеслись стороной, примерно в том направлении, куда ушел командир. Отметив это про себя, Артур не обращал на них внимания. Полетят сюда, будет ясно по звуку. В начале войны они вот так — по звуку — искали осколки снарядов: хотели память о войне сохранить. Вот дурачье! И пальцы обожгли. Убедились, что смерть горяча.
Воцарилась тревожная тишина, казалось, у тишины застывшие лягушачьи глаза, высматривающие каждую неровность, каждый куст. Артур опять уронил голову на скрещенные руки, и взгляд столкнулся с этими безмолвными глазами, но не было сил о них думать, и, дав себе слово побыть в таком блаженном состоянии всего секунду, ну, самое большее минуту, он погрузился в дрему, где явь переплеталась со сновидением и где одно ничем не отличалось от другого. И все-таки шаги он расслышал. К нему в окоп прыгнула санитарка, девочка Сподра, и в его уютном земляном жилище сразу стало тесно, но Артур обрадовался этому — что может быть на войне важнее того чувства, что ты не одинок, что слева и справа от тебя товарищи?
— Ты спал? — спросила Сподра и, взяв его за плечо, сильно встряхнула.
— Нет,— ответил он.— Через час я должен разбудить Мазверсита. Может, уже через полчаса. Не знаю, сколько прошло времени.
— А мне стало страшно. Жуткая ночь.
Сподра вслушалась. Ничего — только тишина. Быть может, она не так выразилась? Это был не страх, что-то другое. И случилось это не здесь, в другом месте, другой ночью. Стреляли немецкие пушки, а наутро, когда обо всем успели забыть, Аво-тыня нашли мертвым. Он лежал в своем окопе шагах в двадцати от Сподры... Смерти она не боялась, вернее, некогда о ней было думать: все время приходилось воевать и отдыхать в промежутках. Но когда смерть подкрадывается ночью,, а ты совсем одна и некому сказать последнее слово, накатывается чувство страшного одиночества.
— Ты спишь?
— Нет же!
— Взгляни, тебе не кажется, что перед нами огромная сцена? Как в театре, а?
Черные шатры кустарника сцизу прикрывались белой завесой не то тумана, не то дыма, едва-едва клубившегося, а надо всей этой гигантской декорацией простиралось небо — безмятежное, темное, с рдеющим отсветом зари на востоке.
— Нет, не кажется.
— Просто ты не так смотришь! Представь себе сцену. Танцовщицы — они во всем белом — вот делают шаг: раз-два, раз-два... Чуть слышно звучит музыка. Ты не спишь? Ой, как бы я сейчас танцевала... Всю ночь без передышки — от зари до зари. Что это у тебя на щеке? Кровь?
— Может быть.
— У нас в школе собирались устроить выпускной вечер, да не успели. Ты меня слышишь? После войны мы будем с тобой танцевать первый вальс. Под оркестр, в большом зале, и все окна — настежь, и ветер играет занавесками. И паркет натерт до блеска. И первым танцем будет вальс; я оставлю его для тебя, а ты для меня.
«После войны мы будем танцевать...» У Артура . защемило сердце: все же когда это случилось, когда началась война? С тех пор прошла целая вечность, может, еще больше. После войны все будет иначе, подумал он, хотя толком не знал, что же все-таки будет. Ах, да, очень просто — не будет войны. И сам он будет другим, и Сподра будет другой, и вряд ли они вспомнят о вальсе, который не успели станцевать. А может, и вспомнят. Вот такой же летней ночью...
— Ну, видишь?
— Да.
И в самом деле, ему стало казаться, что этот незнакомый край, притихший в предрассветных ожиданиях, похож на огромную сцену, а по ней скользят безмолвные тени, скользят и вздыхают, сходятся, снова расходятся — едва различимые в море темнею- щих пятен. И вместе с ними, с тенями, покачивалось небо-декорация, и не будь этого окопа, не будь винтовки, о войне можно было бы думать спокойно и отвлеченно, примерно так, как в мирное время они пели песни «Если завтра война...» или «Фашистская армия — свора буржуев...». Но тут был фашизм не песенный: погибшие товарищи, обгоревшие трупы, сожженные дома, страдания. Но надо все выстоять, любой ценой выстоять, потому что это ведь последняя война, война войне...
Сподра, приглядываясь к ночи, потихоньку напевала какую-то печальную мелодию. Артур, погрузившись в свои думы, не расслышал грянувших вдали выстрелов, хотя те были как посвист кнута. И лишь когда воздух над ними наполнился гудением, он сквозь бремя усталости ощутил, что снаряды летят на них. И машинально скатился на дно окопа, увлекая за собой и Сподру. Где-то рядом грохнул взрыв, во все стороны вихрями разлетелся песок, озлобленными осами прожужжали осколки. Второй снаряд, не взорвавшись, пронесся над самым окопом, точно с силой брошенный кол. Белой пеленой оседали на землю взрывные газы. От их перегара мутило — это был запах крови. И опять тишина...
Дым начинал рассеиваться, горячая пыль ложилась на влажные от росы былинки. Тишина... Санитарка осторожно привстала со дна окопа, стряхнула с себя песок. Ночь — и больше ничего. От едкого дыма першило в горле. Ель, стоявшая позади,— высокая, строгая, теперь переломлена пополам.
Но Артур не шелохнулся. Девушка порывисто склонилась над ним, тронула за плечо. Он дышал глубоко и мерно, припав одной щекой к земле, а сверху тонкие струйки песка текли ему прямо на непокрытую голову. Сподра подставляла под них ладонь и, набрав полную пригоршню, кидала песок на бруствер.
— Ну, не спи же, потерпи немножко, скоро утро... Не спи!
Но все старания разбудить Артура были напрасны. Он даже не отозвался, а когда она, собравшись с силами, приподняла его и попыталась усадить, он тут же мешком свалился обратно на дно окопа. Тогда Сподра решила разбудить Мазверсита, сообразив, что прошло уже больше часа, но и тут ее постигла неудача. Мазверсит, положив подбородок на коленки, спал в своем окопе, и, как ни тормошила, как ни трясла его Сподра, он только повизгивал — такой беспредельной была усталость после многих боев и бессонных ночей. Спрыгнув обратно в окоп Леи, маленькая санитарка расплакалась. Она сама не знала, отчего плачет: ее никто не обидел, у нее ничего не болело. Скорее всего, от сознания своей собственной беспомощности. Но вот она отерла слезы и с вызовом глянула в ночь.
И опять скользили белоснежные гибкие танцовщицы, но теперь уже в ином порядке. Она даже прониклась ритмом их танца, не понимая, спит или бодрствует, а голова ее клонилась к песчаной подушке, упавшие на лицо волосы прикрыли руки, и от этого им стало тепло... На одно мгновение из сладкой дремы ее пробудил странный шум — кто-то, разогнав тишину, тяжело ступая, продирался сквозь кустарник, и санитарка схватилась за винтовку, от волнения едва соображая. Из тьмы показалась корова, волоча за собой длинную цепь, с которой, должно быть, и сорвалась. Животное опасливо и звучно тянуло ноздрями воздух, подняв морду, вслушивалось в тишину, потом вдруг бросилось в чащу — зазвенела цепь, обдирая кору деревьев, загремела земля под копытами...
Сподра еще крепче обняла винтовку — сжала ствол ладонью, прильнула к нему щекой, и тогда она уловила запах смазки и какой-то другой, еще более терпкий запах. Так пахли выстрелы, а это было как раз то, что нужно: все, вместе взятое, отгоняло страх и сомнение. На один-единственный миг ей почудилось, что слышит она голос матери. Звучал он издалека и был таким озабоченным: «Сподра, детка, надень кофту, а то холодно». — «Хорошо, мама, сейчас надену», — ответила Сподра. И вдруг ей стало тепло
и приятно...
Командир взвода Крастынь, подойдя сзади, уже довольно долго стоял у окопа, прислушиваясь к ноч- ным звукам. Приметив на земле шинель, он поднял, встряхнул ее и бережно прикрыл плечи Сподре; девушка спала стоя, прижавшись щекой к винтовке. В душе он отругал себя за то, что не выполнил при-каза — всех женщин отправить в тыл. Конечно, они не кадровая армия, всего-навсего ополченцы, но дисциплина все равно должна быть. Маленькая санитарка знала о приказе и тем не менее ухитрилась остаться.
«Ладно, завтра дело поправим», — решил про себя Крастынь.»
Темнота постепенно редела, небо светлело, предметы обретали четкие формы. Он бы сейчас отдал все, что угодно, только бы оттянуть рассвет: отдых ребятам был дороже хлеба. А как только поднимется солнце ладони на две поверх горизонта, начнется бой — так было вчера, позавчера и много дней кряду. Он-то может обойтись без сна, он уже старик, не то что эти юнцы, из которых мало кому и двадцать исполнилось.
Тяжело волоча ноги, Крастынь подошел к переломанной пополам ели и привалился к стволу. Верхняя часть ее, будто бритвой срезанная, валялась в нескольких шагах. Так вот почему на обратном пути он никак не мог найти этого ориентира, а уходя, хорошо приметил ель на фоне светлеющей кромки неба. Он погладил дрожащий ствол дерева, и ладонь его облипла мелкой мшистой сушью, источавшей аромат согретого солнцем бора. Крастынь неимоверно устал, весь вымок от росы, а где-то внутри что-то ныло привередливо, дотошно, неотступно. Но он знал, что ноет не плоть его, а сам он, все существо его, то, что в книгах как будто зовется душой, и еще он знал, что причина этой боли в тех душах, которые тут погибли, в сожженных домах, которые еще дымятся, в этой сломанной ели, которая могла бы долго еще радовать глаз, причина этой боли — поруганная жизнь. Он был учителем рисования, простым учителем, может, чуточку отличным от других — за плечами у старого красного стрелка Крастыня лежали дороги первой мировой и гражданской войны, потому-то его теперь назначили командовать взводом ополченцев. Никто из них не получал никаких повесток, они сами мобилизовали себя и, будто сговорившись, пришли к горкому партии, где раздавали оружие. Значит, есть в мире сила, способная поднять людей, привести их в неведомый край, на поля, по которым рыщет стоглавая смерть. Да и как можно уничтожить идею, мысль, веру человека? Жалок тот, кто этого не понимает.
Старый учитель заметил, что с каждым мгновением становится все светлее. Темные пятна, черневшие поодаль перед окопами, оказались кустами можжевельника на пустыре, а за ними колосились хлебные поля, со всех сторон стекаясь под вековые липы, где, наверное, затаилась бывшая, помещичья усадьба. Над пустырем, подобно тучкам, висели клочья тумана, местами совсем приникая к земле, а сверху, словно мачты, плыли стройные вершины можжевельника; кое-где туман приподнялся, приоткрыв горбатые валуны. Скажите пожалуйста, подивился Крастынь, ни дать ни взять — театральная сцена. Не хватает только актеров, которые могли бы поведать какую-нибудь давнюю историю, ну, например, о том, как он, молодой латышский стрелок, таким же летним утром некогда прощался на берегах Волги с девушкой, спасшей ему жизнь. Его тогда свалил тиф, и санитары в лазарете, решив, что он умер, перенесли в сарай и там оставили вместе с другими мертвецами, ожидавшими захоронения. Молодая санитарка, проходя мимо, услышала тихий вздох. Она его вырвала у смерти, вернула жизни.
«Обещай, что первый вальс после войны мы будем танцевать с тобой,— сказала тогда ему девушка.— И уж эта, конечно, будет последней войной, не может быть, чтобы люди опять допустили такие ужасы».
Будем танцевать с тобой первый вальс... Туман укрывал собой Волгу, и река катила воды бесшумно и тихо.
Крастынь протер воспаленные глаза. Над древними липами в небо взвилась ярко-белая ракета, тут же рассыпавшись мелкими искрами. И сразу взревело множество моторов, а солнце еще не успело подняться. Там были враги. Крастынь стряхнул с себя предрассветную свежесть и неспешным, одеревенелым шагом, совсем как крестьянин в поле, пошел будить свой взвод.
1965
Перевод с латышского Сергея Цебаковского
Художник Анатолий Белюкин
По книге: Эвалд Вилкс. Первый вальс. Рассказы. М., 1974.
Внимание! При использовании материалов сайта, активная гиперссылка на сайт Советика.ру обязательна! При использовании материалов сайта в печатных СМИ, на ТВ, Радио - упоминание сайта обязательно! Так же обязательно, при использовании материалов сайта указывать авторов материалов, художников, фотографов и т.д. Желательно, при использовании материалов сайта уведомлять авторов сайта!
in ENGLISH
пластинки
видео
