Версия для печати

---

Общество милосердия (Соловей П.)

 

В мире книг (журнал №9 за 1988 год)

Книга эта — итог многолетней работы, хоть для читателя не имеет значения, долго или коротко писалась она, легко или трудно далась авторам — была бы интересной.

Милосердие… Это до недавнего времени забытое слово, вновь ожило и зазвучало. В «Литературной газете» появилась статья Даниила Гранина, которая так и называется — «Милосердие». Писатель призывает объединиться всем, у кого возникает душевная потребность помогать инвалидам, сиротам, престарелым.

На этот зов уже откликнулось немало людей. Инициатива получила поддержку. В городе на Неве
состоялась учредительная конференция нового общества, получившего название «Ленинград». Председателем его правления избран Даниил Гранин.

Я пришла в Ленинградский Дом писателя вместе с други­ми ленинградцами, чтобы послу­шать Даниила Гранина. Речь шла о милосердии.

— Мы давно устали от жестоко­сти нравов и еще только мечтаем об их смягчении, — сказал он. — Незаметно для нас постепенно ут­рачены важнейшие человеческие чувства На место доброты пришла черствость, вместо участия появил­ся цинизм, милосердие заменил эгоизм. Да и само добро, по словам одного поэта, должно быть с кулака­ми. Между тем доброта — ценность абсолютная, одна из главных че­ловеческих потребностей. Восста­новить в глазах нашего общества ее изначальную ценность — значит в большей мере открыть каждому из нас глаза на смысл и назначение жизни. Долгие годы мы путали по­нятия цель и средства. Главное бы­ло победа, первенство, план —«лю­бой ценой». В этом виделась перво­степенная задача. То есть экономи­ка становилась целью, хотя она лишь средство, которое существует, чтобы облегчить жизнь людей. Та­кая, казалось бы, очевидная истина требовала, чтобы не просто о ней напоминали и доказывали ее бес­спорность. Требовалось за нее бо­роться. И часто с опасностью для себя. Много лет нас предостерега­ли: быть добреньким опасно. А по­чему? Значит, кому-то мешала доб­рота…

Знаменательно, что именно из уст писателя мы услышали эти сло­ва. Вспомним многими позабытое — русская литература во все времена была пронизана любовью к чело­веку, жалостью и состраданием к нему. К сожалению, пришло вре­мя, когда эти святые чувства по­считали «абстрактным гуманиз­мом». Его гневно порицали, над ним едко смеялись. Но Гоголь про­должал оставаться Гоголем, Дос­тоевский Достоевским, Чехов Чехо­вым с их состраданием к малень­кому человеку. Унижает не жалость, а безразличие.

Пятнадцать лет назад, готовясь к уроку литературы, я вновь откры­ла «Преступление и наказание». Думала, что сказать об этой книге моим шестнадцатилетним ученикам, завтрашним мотористам рыболов­ного флота И решила взять за ис­ходную точку урока слова одного из персонажей романа — Мармеладова, который мечтал о том, чтоб у всякого человека было хоть одно место, где бы и его пожалели. Жа­лость, сострадание, милосердие… Откликнутся ли красавцы в синих форменках на эти слова? Шевель­нется ли их сердце от чужой боли? Ведь у них был тот возраст, когда культ силы — превыше всего, а жа­лость считается позорной слабо­стью, не достойной настоящего мужчины. Они изо всех сил ста­раются позабыть, как плакали в детстве над сестрицей Аленуш­кой и братцем Иванушкой, как не­навидели Снежную королеву и любили Чудище безобразное.

Через юношеские предрассудки пробиться можно. Хуже другое. Чуть ли не всю великую русскую литературу девятнадцатого века они воспринимают как нечто чуждое — «это не про нас». Выросли целые поколения, которые видят в Тать­яне и Онегине не любящих и стра­дающих, как и сегодня, молодых людей, а «типичных представите­лей помещьичьей России» какой-то там первой трети XIX века. К тому же мои мальчишки привыкли слы­шать: в советской стране каждый рожден для счастья «как птица для полета». А тот, кто несчастен, сам виноват. Какова же была сила внушения, если кое-кому и сегодня трудно понять, что наше общество еще несовершенно и ему далеко до тех времен, когда полностью исчез­нут болезни, бедность, одиночес­тво, что есть люди, которым в не­счастье и обратиться некуда. Рус­ские писатели тем особенно и вели­ки, что всегда заставляют нас снова оглядеться, посмотреть на самих себя и на окружающую жизнь — живем ли мы по совести?..

Я говорила на уроке о страда­ниях Достоевского, о постоянной боли, с которой он глядел на униженного и оскорбленного челове­ка, о любви для других, о сострада­нии.

Не знаю, стал ли тот урок лите­ратуры действенным уроком нрав­ственности. Иллюзий по этому по­воду питать не стоит. Ведь, если че­стно, ребята не были щедро наде­лены добротой и жалостью, потому что гораздо чаще сталкивались с черствостью, равнодушием, хамст­вом. Но все же надеюсь: не про­шел для них наш разговор бес­следно.

Однажды пришла ко мне на урок завуч. Посидела. По­слушала. А после урока сказала: интересно, конечно, необычно, но если пожалует методист, я его к вам не пущу — такой темы в про­грамме нет.

Она была права. Тема жалости, доброты и милосердия отсутствова­ла не только в программе по лите­ратуре. Ее потихоньку вытеснили и из жизни; мы старались не за­мечать тех, кому доставалось горше всех: одиноких стариков, брошен­ных детей, беспомощных инвали­дов. Их вид нарушал наш душевный комфорт, поэтому мы старались успокоить не их, а себя: государ­ство позаботится, ведь есть какие-то пенсии, дома престарелых, дет­ские дома и дома инвалидов…

Так снимали ответственность с себя, перекладывая ее на какие-то неясные ведомства. Тем самым об­легчали свои жизнь и совесть, но на недолгое время. В жизни и судь­бе каждого из нас так много схо­жего…

Об этом очень точно сказал Да­ниил Гранин:

— Беда наша в том, что мы при­выкли — все делается коллективно, даже чувства проявляются коллек­тивно. А что же каждый отдель­ный человек? Разве в нем не долж­на существовать сильная, как ин­стинкт, потребность броситься на помощь? И если она исчезла, ее нужно воспитывать заново. В нашей прессе рассказывается немало ис­торий о безобразиях, которые тво­рятся в домах престарелых и в бро­шенных деревнях. Правильно, с от­кровенной жестокостью и безраз­личием нужно бороться всеми воз­можными способами. Но важно и другое: чаще говорить о тех, кто умеет служить и бескорыстно по­могать людям. Не для того, чтобы воспеть им славу, а для того, чтобы увлечь их примером других. Изве­стна классическая схема «зараже­ния» действием: если один из вхо­дящих в метро придержит дверь, восемь из десяти, следующих за ним, сделают то же. Так и каждый рассказ о человеке, который не ждет указания «проявить доброту», а про­являет ее сам, может статься, по­служит началом цепочки. Рядом с нами живет немало людей, кото­рые не говорят о милосердии, а про­сто творят его. Они посещают боль­ных, заботятся о стариках и инвалидах, бывают в детских домах. Мо­ют окна и полы, ходят в аптеку и магазин, навещают одиноких лю­дей, запертых в четырех стенах старостью или болезнью. И про­исходит отсев: остаются лишь те, для которых милосердие — потреб­ность души…

Вот один из примеров, о котором упомянул Даниил Александрович.

В ленинградском пятом педагоги­ческом училище готовят воспита­телей детских садов. Они должны многое знать и уметь, но самое главное — быть добрыми. А как на­учить доброте? И пришла счастли­вая мысль: нужно, чтобы девочки узнали тех, кто работал с детьми в блокадном Ленинграде, спасая их от холода, голода и тоски. Было решено создать в училище музей «Дети блокадного Ленинграда». Стали искать тех блокадных воспи­тателей. Это были уже пожилые, а то и очень старые женщины, ча­ще всего одинокие, больные, не­мощные. Девочки приходили к ним, записывали их рассказы, получали для музея чудом сохранившиеся вещи, уходили и… возвращались, чтобы помочь — принести про­дукты, вызвать врача, просто по­говорить. Старые и молодые стали нужны друг другу.

Раз в год, 27 января — в день снятия блокады, девочки устраи­вают для подшефных «Огонек»: приглашают их в училище на чаепи­тие с пирогами и печеньем, заду­шевными беседами.

А вот другой пример. Это объяв­ление я увидела на воротах боль­шого дома на улице Белинского. В нем сообщалось, что в школе № 190 открылось бюро добрых ус­луг: школьники готовы сходить в магазин и аптеку, сдать белье в стирку, сделать в квартире мелкий ремонт…

Такие же бюро работают и в других школах, например, в 204-й. Ребята из седьмых — восьмых классов три раза в неделю дежу­рят у «телефона милосердия». Но звонков пока мало…

Неужели дело только в стесни­тельности?

— Люди еще не привыкли к мило­сердию, — утверждает Даниил Гранин. — Мы еще мало верим, что человек бескорыстно, просто так, по велению души, вдруг решил за кем-то ухаживать. Мы опасаем­ся, что за всем этим кроется какая-то задняя мысль. Или, может быть, разговор идет просто о «нагруз­ке» — кто-то таким образом зара­батывает себе общественный капи­тал. Пора разрушить такие пред­ставления, растопить лед обиды и подозрительности, накопленный за долгие годы…

После того собрания в Ленин­градском Доме писателя был соз­дан координационный центр общества милосердия. И началась рабо­та: добровольцы отправлялись по адресам больных и стариков, по­могали им словом и делом. В коор­динационный центр потянулись школьники, студенты, пенсионеры.

Расскажу простую исто­рию. Прошлой холодной зи­мой детские дошкольные дома Ленинграда обратились к ленин­градцам с просьбой связать для малышей шерстяные носки, потому что в продаже их практически не бывает, а протираются они быстро. Откликнулись на просьбу сотни женщин и девочек…

Требуются добровольцы, беско­рыстные помощники. Но чтобы они появились, нужно расшевелить об­щественное мнение, растревожить души.

Создание при собесах групп со­циальной помощи, организация Об­щества инвалидов, Всесоюзного дет­ского фонда — все это говорит о том, что атмосфера в обществе меняется, что доброта, отзывчи­вость, сострадание для нас всех становятся ценностями первосте­пенными. И теперь у многих уже нет сомнения, что не устарели Го­голь и Толстой, Достоевский и Че­хов с их призывами к милосердию.

Автор — Соловей П.

В мире книг (журнал №9 за 1988 год)

---