Версия для печати

---

Сергей Зыков

Девяносто третий фильм Жана Габена

 

Застать его дома, в Париже, было нелегко. Он то на съемках в провинции или за границей, то в Нормандии на своей любимой ферме, где разводит быков и лошадей,— хобби, вызвавшее немало пересудов в печати. На этот раз мне повезло. Жан Габен сам подошел к телефону и назначил свидание в тот же день в Венсене, в «Карту-шери». Там снимались последние сцены фильма «Дело Доминичи», в котором он играл главную роль. Приезжайте, сказал Габен, потолкуем в свободную минутку.

«Картушери» по-французски значит «патронный завод». Он давно заброшен. Его полуразрушенные мастерские используются самым различным образом. В одной из них — с крышей, протекающей как решето, авангардистский «Театр дю Солей» ставил пьесы «1789 год» и «1793 год». Съемочная группа заняла другой корпус, находящийся в столь же плачевном состоянии; здесь сооружен «Дворец юстиции» — фильм «Дело До-миничи» завершается процессом в трибунале. Актеры в мантиях судей и адвокатов, среди которых оказался Даниэль Ивернель — друг Габена, помогли найти в лабиринте переходов комнатку, отведенную для артиста.

Готовясь к встрече со знаменитым актером, я пытался разыскать литературу о нем. Кроме статей, вырезанных из газет и журналов, ничего, однако, не нашел. В справочниках биографические данные о нем укладываются в несколько строк: «Жан Габен (Жан-Габен-Алексис Монкорже) — драматический актер, родился в Париже в 1904 году. Был штукатуром, чернорабочим, кладовщиком. С 1923 года статист в «Фоли-Бер-жер», поет в мюзик-холле и оперетте. В 1931 году дебютирует в кино». Далее следует длинный перечень фильмов, в которых он снимался, и полученных им призов и наград. Больше ничего. Вот почему, когда Габен вошел в комнату и, сняв деревенскую кепку «папаши Доминичи», тяжело опустился на диван, я прежде всего осведомился: есть ли книги, посвященные его жизни и творчеству, и не издавал ли он своих мемуаров?

— Книги обо мне? — удивился Габен и бросил вопрошающий взгляд на присутствовавших при беседе Ивернеля и Галле, тоже старого друга актера.— Насколько мне известно, никто такой чести мне не оказывал,— буркнул он. — А мемуары? Моя личная жизнь никого не касается. Как актера же всякий может меня видеть на экране. Снимался я дай бог всякому!

— Сколько вышло фильмов с вашим участием?

— Множество. Нынешний — 93-й по счету. И последний. Хватит, я стар и устал.

Ивернель и Галле обмениваются скептической улыбкой. Они знают, что актер уже не раз клялся и божился покинуть кино.

— Теперь мое решение окончательное,— сердится Габен, от которого не ускользнули улыбки друзей.— Ухожу — и баста. Фильм меня измучил. Он самый трудный из всех, в которых я когда-либо снимался. Понимаете,— обратился он ко мне,— играю старика Гастона, патриарха клана Доминичи. Человека, еще недавно жившего на свете. Я не могу фантазировать. Это было бы нечестно. А человек этот загадка. Как и все дело. Прочитал кучу литературы, материалы следствия, судебные отчеты. Прошло более двадцати лет со дня преступления, а никто не может с полным убеждением сказать: убил старик или нет... Трудный, очень трудный персонаж.

В фильме «Дело Доминичи» воспроизводится драма, происшедшая в 1952 году, и последовавший за ней судебный процесс. «Дело» действительно темное. В Альпах Верхнего Прованса, у деревни Дюрс жил Гастон Доминичи. На своей ферме «Ла Монтаньер» он устроил ресторан для туристов. Однажды недалеко от нее были обнаружены трупы трех англичан, разбивших палатку на берегу речки.

Кто совершил это преступление? Подозрения пали на старика Доминичи. Были найдены компрометирующие «патриарха» улики, и Гастона арестовали. Напрасно он категорически отвергал свое участие в убийстве: Доминичи приговорили к смертной казни. Президент республики, в то время им был Рене Коти, спас его от гильотины, заменив казнь пожизненным заключением. Позднее де Голль, став главой государства, помиловал Доминичи, и старик был освобожден. Вскоре он умер.

— Была ли совершена судебная ошибка? — говорит Жан Габен. Чувствовалось, что он глубоко переживает судьбу своего персонажа.— Все может быть. Старик и его родня говорили на суде на провансальском наречии, с сильным южным акцентом. Но не только языковой барьер осложнял поиски истины. Весь процесс — это столкновение двух укладов, двух культур, противоборство средневековья с современностью.

— Кого же вы все-таки играете? — спросил я Габена.— Преступника или жертву несправедливого обвинения?

— Я долго и мучительно размышлял над тем, как подойти к моему персонажу. У меня создалось убеждение, что Гастон никого не убивал, но отлично знал, кто совершил преступление. И именно такого Гастона я стараюсь воплотить на экране.

Жан Габен, как признает он сам, обычно очень легко «влезает в кожу» своих персонажей. Ознакомится со сценарием, почитает нужную литературу, подумает, припомнит свои наблюдения — и «сочинит» своего героя. Найдет какие-то характерные штрихи, походку, манеры. И вот к восторгу режиссеров перед вами Габен и в то же время не он: миллионер или клошар, прижимистый фермер или простодушный работяга. Это и есть талант, помноженный на опыт, на мастерство.

— Актер,— говорит он,— перевоплощаясь в своего персонажа, всегда приводит роль в соответствие со своим темпераментом. Самое трудное— заставить поверить в этого персонажа. И папаша Доминичи, будь он неладен, все соки из меня выжал...

— Вы играете без грима?

— Как почти всегда... Это все мое, натуральное, можете проверить,— смеется он, дергая густые усы и прядь седых волос...

В статьях о Габене я не раз встречал замечания о его непокладистом характере. Его, например, невозможно заставить исполнять ту или иную роль так, как хочется постановщику, если артисту кажется, что образ трактуется неверно. Вспомнив об этом, я спросил, с кем из режиссеров он больше всего работал, кого предпочитает.

— Ренуар, Дювивье, Карне, Гремийон...— без запинки выпалил Габен.— Могу назвать еще многих, с которыми хорошо работалось, которые мне много дали. Буду помнить их до конца жизни... Вообще же,— продолжал он, вздохнув и приняв вид этакого кающегося грешника,— вообще же я часто вмешиваюсь в то, что меня не касается,— в сценарий, в происходящее на площадке, в игру актеров. Конечно, не всем это нравится. Но обычно меня понимают, понимают, что я не капризничаю, а высказываю свое мнение в интересах дела, ради качества фильма. Режиссеры доверяют моему опыту и чутью.

Безусловно, в последние годы со мной считались гораздо больше, чем в начале моей карьеры. Но у меня всегда были свои причуды, если хотите. Вы знаете,— смеется он,— на своем веку я сыграл десятки самых разных персонажей, но никогда не брал роли кадрового офицера или служителя культа. У меня были три дяди, все трое — типографские рабочие и все трое — анархисты. С детства, слушая их рассказы, я, очевидно, проникся неприязнью к военным и священникам.

Другая причуда, укрепившаяся с годами,— подумав, сказал Габен,— и которая также не всегда но вкусу режиссерам, это то, что я не заучиваю наизусть текста роли. Минут за десять перед съемкой очередного плана взгляну в сценарий, вот и все. Свою роль я уже осмыслил раньше, нашел нужное решение и потому позволяю себе отступления, говорю тот текст, который, как мне кажется, более соответствует индивидуальности героя.

— А что будет, если такие «отступления» позволит себе молодой актер?

— Ба! Да его тут же выставят за дверь,— безапелляционно под общий смех отвечает Габен. Право, роль кающегося грешника плохо подходит моему собеседнику...

Речь заходит о лучших, по его мнению, фильмах, в которых ему пришлось сниматься. Габен уточняет: его творческий путь делится на два периода, довоенный и послевоенный. До войны, говорит он, я играл молодых. Фильмы «Великая иллюзия», «Человек-зверь» по Золя, «На дне» по Горькому, «День начинается», «Набережная туманов»— он вспоминает их с нежностью и грустью. Это была молодость! После войны были самые лучшие, самые сильные роли, принесшие ему подлинную славу, в фильмах «Сильные мира сего», «Отверженные», «Президент», «Улица Прери» и многие другие.

— Что вы делали во время войны?

— Сначала уехал в Америку, там снялся в двух фильмах. Потом на танкере перебрался в Англию. В 1943 году вступил в движение Сражающаяся Франция. Служил во флоте и, хоть это и может показаться странным, командовал танком. Да, да, в дивизии генерала Леклерка был полк морской пехоты. В нем я и воевал до конца войны.

— А как же ваше отрицательное отношение к военным?

— Жизнь и кино — разные вещи. Кроме того, я был не офицером, а сержантом, по-флотски— старшиной второй статьи. И очень этим горжусь...

— Приходилось ли вам самому ставить картины?

— Нет, никогда. Это не мое дело. Я только актер.

Замкнутый, требовательный к себе, Габен не любит говорить о своей личной жизни, так же как и высказывать суждения о кино, об искусстве вообще. Вышедший из трудовой семьи и начавший свой путь простым рабочим, он предан профессии актера и честнейшим образом выполняет свою работу. Габен, образно говоря, как бы сохранил психологию штукатура, великолепного штукатура, любящего свое дело и не желающего стать ни мастером, ни инженером, ни тем более хозяином предприятия.

— В кино,— сказал Габен,— существует барьер, отделяющий тех, кто снимается на площадке, от стоящих за камерами — администраторов, директоров, прокатчиков и многих других, для кого кино только бизнес. Я всегда там, где актеры, живу их жизнью, борюсь за их интересы, против всяких несправедливостей.

Вы знаете, сколько с нас берут налогов? И какие нам полагаются пенсии? — вдруг вскипятился он.— Я пятьдесят лет принадлежу искусству и ради интереса решил узнать, какая мне полагается пенсия. Пришел ответ: тысяча франков в месяц! Я-то, конечно, проживу без подачек. Слава богу, кино позволило мне обеспечить себя. А как быть другим? Рядовым актерам?.. Пора уходить на покой,— заключает он.— Надоело играть «других», хочется дожить свой век самим собой.

— Чем вы будете заниматься, оставив кино?

— Уеду в деревню, в Нормандию. В Париже нынче просто дышать нечем. Буду заниматься лошадками. Это такое увлекательное дело! Я имею в виду не скачки и не бега. Я никогда не играю. А вот скрещивание пород, выращивание скакунов. Целая наука! Своего сына я послал в Англию, он изучает там коневодство...

Еще один вопрос: бывал ли Габен в нашей стране?

— К великому сожалению, нет, — отвечает актер.— Не раз получал приглашения на московские фестивали, но не мог ими воспользоваться.

Всегда был занят на съемках. Девяносто три фильма — это ведь не что-нибудь. А теперь, видите, стал тяжеловат на подъем,— добавляет он, с усилием поднимаясь с дивана.— Иду, иду,— кричит он помощнику режиссера, уже дважды врывавшемуся в комнатку и трагически воздевавшему руки: Габена ждут на площадке.

Прощаясь, актер просил передать свой привет и лучшие пожелания читателям «Известий». Мы провожаем его до павильона? с декорациями трибунала.

Последние кадры последнего фильма? Конечно нет. Друзья Габена были правы, усомнившись в том, что актер после «Дела Доминичи» окончательно уйдет из кино. Девяносто третий фильм, действительно, не завершил карьеры ветерана французского кино. Габен продолжал сниматься до конца жизни.

Великий мастер скончался осенью 1976 года, оставив о себе теплую память в сердцах миллионов любителей кино во Франции и во всем мире.

 

Разговор с "пье-нуаром" - Назад

Далее - Тургеневский Буживаль

 

 

Зыков С.П. О Франции и французах. Очерки и репортажи. М. Политиздат, 1978.

---