Ровесник (журнал №1 за 1968 год)
Немцы пришли, сели, положили руки на колени и замолчали, и комната стала сразу маленькой. Тишина. Это всегдашнее мгновение перед разговором, когда нужно быть предельно искренним, очень откровенным, чтобы уронить в молчание слово без малейшей фальшивой нотки.
Но… Сейчас я поделюсь ассоциацией, построенной на одном слове «немцы».
Проходя мимо школы только позавчера, я слышал разговор двух школьников, по тону и громкости неприемлемый даже в обширной аудитории:
— Я буду играть наших — мне они достались, мне, а ты — немцев.
Нет, я не волен делать отсюда широкие обобщения. Они были бы и неправильны. Тот же школьник со знанием дела и без запинки расскажет о ГДР, о строительстве новой по своему укладу жизни, о немцах, понявших могущество мира, потому что война столько раз терпела фиаско как средство для разрешения человеческих неурядиц. Он правильно скажет о коммунистах Федеративной Республики Германии, мужественных людях, ведущих работу в подполье, потому что с 1956 года компартия в ФРГ запрещена, он расскажет просто о честных, умеющих донести правду со сцены, с экрана, своим пером, кистью. И все же — «немцы». Исподволь всплывает воспоминание о войне — Великой Отечественной для нас и второй мировой для всех остальных, воспоминание, подкрепленное совсем свежим криком о «разделе по Одеру — Нейсе», о бундесвере, о неофашизме.
Я смотрю на немцев: по-прежнему руки на коленях, и произношу: «Давайте знакомиться».
Шум, потому что заговорили все разом, потом все разом остановились, наступила тишина, девушки и молодые люди переглянулись, рассмеялись, и прошла скованность, и один поднял руку, как в школе, и спросил: «Можно я?»
— Мы представители различных клубов Западной Германии. Разных городов: Эссена, Гамбурга, Дортмунда. Клубы называются по-разному: «Интернационал», «Эгалите», «Свободное общество», «Легалнте», «Друзья природы».
Их пятнадцать, и клубов почти столько же. Названия подчеркивают самостоятельность, но я задаю вопрос, который своей логикой пытается объединить их всех вместе:
— В чем задача этих клубов?
— Нынешнее правительство ФРГ действует по принципу: «Лучше сто танцующих, чем один думающий». Небезызвестный Шпрингер держит в своих руках восемьдесят семь процентов молодежных изданий ФРГ. Концерн Бертельмана помогает ему серией «Немецкий солдат». Серия издается полумиллионным тиражом. Уже вышло пятьсот названий. Вот некоторые из них: «Парень уничтожил девять красных танков», «Крупнейшее немецкое наступление». А кинофильмы? За последние годы было продемонстрировано около 600 фильмов, прославляющих войну, и только девять антивоенных.
В западногерманском бундесвере поют такие песни: «Как когда-то в Польше, во Франции и в горячих песках пустыни, мы, пехотинцы бундесвера, снова рвемся в другие страны…»
Мы не можем с этим примириться. Мы хотим, чтобы молодежь поняла опасность, рождающуюся в сегодняшней Германии. Те, кто ищет истину, объединяются. Так появились клубы.
— Расскажите, как работают клубы. На примере ну хотя бы «Интернационала», — прошу я.
— Разрешите, расскажу? — спрашивает русоволосый юноша.
— Идет молодой человек по Папештрассе или по какой-нибудь еще штрассе. Идет, идет, идет. Он отработал свое. Он полностью свободен, он может сейчас зайти в кино или на танцы, или съесть мороженое, или познакомиться с девушкой. Или он сядет на скамейку и будет смотреть на прохожих. Он намеренно интересуется всякими пустяками: болонкой, которая вышла из лакированного «мерседеса»: «Богачи»; двумя девушками: «Так себе», рекламой кока-колы: «Выпить бы пива»; еще двумя девушками: «Спешат на свидание»; маленьким плакатом, интригующе маленьким даже на небольшом расстоянии: «Это еще что такое?» Он подходит и читает:
Перекрестный допрос коммунистов.
У нас нет никаких табу.
Можно задавать какие угодно вопросы.
Начало в 19.30.
Вход: 49 пф.
Он видит на плакате разлитые красные чернила и улыбается, делает два шага в сторону, три вперед и находит себя за порогом комнаты.
На сцену или просто к столикам выходит пожилой человек. Все стихает.
Стук кружек и музыка, разговоры, и даже табачный дым приседает к столикам. Молодой человек оглядывается на всех: на двух полицейских в штатском (он еще не знает, что это полицейские), на девушку: она слушает, у нее слегка приоткрытый алый рот. Он чуть-чуть обижается на невнимание к себе, а потом забывает обижаться.
«Маленькие дети» — молодые люди от шестнадцати до двадцати пяти лет — «поедают» вопросами коммуниста, который пришел просто так, не боясь ни полицейских, ни вопросов.
Это не кулуарный разговор. Не тихий обмен мнениями, когда из-за бесхарактерной симпатии друг к другу сучат слова с неприкрытым взаимным комплиментом. Совсем нет. Коммунист перед аудиторией отстаивает свое человеческое и политическое «я», а молодые люди задают вопросы, и все они трудные: и вопросы и молодые люди. Вопросы об умном писателе Вилли Бределе; о Гёте, который «то колоссально велик, то мелочен; то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер»; о графике Альберте Дюрере — современнике гражданской войны; о Бисмарке, об истории рабочего движения, о Бебеле и Либкнехте, о Тельмане. Правильность ответов, их глубина, эрудированность доказывают, что человек, стоящий перед ними, очень серьезно оценивает себя и мир, что он видит в этом зале людей, не выпаливающих вопросы ради самих вопросов, и хорошо, что эти молодые люди трудные: коли придут к выводу в жизни, будут держаться его твердо… И я решил приходить в клуб «Интернационал»…
Все смеются: рассказ в третьем лице вылился в неожиданное признание. Я спрашиваю:
— За принадлежность к коммунистической партии в ФРГ человек может поплатиться своей свободой, и поэтому выступление его перед аудиторией…
Мне дают листок, сложенный вчетверо.
— Что это такое?
— Вызов в полицию.
Читаю: «Кёльн, Вайдмарк, 1, этаж 13-й, выйти с лифта на 12-м этаже, подняться по лестнице до комнаты 145». Приписка под копирку на машинке. Пожелание, которое звучит как приказ: «Явиться в точно назначенный срок. В случае неявки предупредить заранее». Подпись.
— Но тех, кто выступает в клубах, такими повестками не испугаешь: они уже побывали в тюрьме. А потом, они выступают не как члены партии, которая двенадцать лет запрещена, а как люди с коммунистическим мировоззрением, не отказавшиеся от своей точки зрения ни перед судьями, ни в заточении. Мировоззрение, как давно известно, запретить нельзя.
И пятнадцать пар глаз смотрят на меня.
— Скажите, а бывают ли открытые массовые выступления, не замкнутые в стенах клубов?
Отвечает девушка, миловидная, хрупкая, с быстрым, четким говором:
— Мы собраться должны в одиннадцать. Часы показывают без пяти. Самое худшее, что есть на свете, — это ждать. Мокрый асфальт. Ветер срывает последние листья. Листья припечатываются к асфальту, и мгновение слабости может возникнуть от такого желтого листа на мокром асфальте, потому что он одинок. Мы ходим вокруг фонарного столба и бьем в ладоши. Холодно, и нас мало. Сентиментальничаем об одиноком листе, чтобы не думать, как мы пойдем посредине улицы. В этом ничего страшного: в противовес есть мысли, есть убеждения. Но все же иногда действует на нервы скалящий зубы мешанин в плаще и в шляпе. Гнилыми зубами он отрицает нас: он чуть-чуть когда-то не победил весь мир, и в улыбке — выражение его собственного понимания Германии, и Германия, на его взгляд, не мы, ребята на проезжей части улицы, а кто-то другой, в этих серых домах, за модными занавесками, в лакированных «рено», которые все же уступят нам дорогу, а шляпа у него надвинута так, как офицерская фуражка со свастикой. Он в наши души заглянуть не может — слишком заскорузл. На него действуют только сила, количество. И ребята подходят. Они оказываются пунктуальными, как немцы. Можно идти. Улицу запрудили сотни людей. Под их ногами не видно красно-желтых листьев. Мы стираем улыбку у мешанина, и не только у него одного. Честное слово, на душе весело. Хорошо на душе. И не холодно. Можно подумать об осеннем воздухе, о том, какой он чистый, затем, чтобы сдержать в душе чувство удовлетворения: по улице движется лавина людей, у тебя с ними общий язык и одна цель. Сдержать это чувство, потому что оно личное и не главное. А главное — мы, немцы, не согласны с политикой правительства, и видите, вы, остальные немцы, — это серьезно! Мы идем, автомашины прижимаются к тротуару, останавливаются прохожие…
Ребята достают плакаты. Они их делают сами: рисуют, печатают на стеклографе, а когда есть деньги, то и в типографии — вполне современный, четкий плакатик. Конечно, он далек по красочности и по качеству бумаги от изделий господина Шпрингера и всуе с ним, но у такого плаката одно и очень главное преимущество: на плакатик, часто с размытыми буквами, обращает внимание все большее количество людей, и он имеет эффект, который несет такое благородное понятие, как честность.
Мы знакомы. Такое получается впечатление, что мы знакомы долго и давно, а не полтора часа. И теперь я уже знал, что услышу, и услышал:
— Мы собираем средства на постройку разрушенной деревни во Вьетнаме. Эти деньги мы привезем на фестиваль в Софию.
— Недавно у нас побывали испанские эмигранты. Они рассказали нам о сегодняшней Испании.
— К пятидесятилетию Советской власти мы пригласили товарищей из ГДР: они рассказали о том, как живут там люди…
Пожалуй, все о клубах и о ребятах из ФРГ. О клубах, рожденных жизнью, о ребятах, восставших против лжи и опасности, которую она, ложь, порождает.
Быстро исписываются страницы блокнота. Факты… Факты… Из них складывается картина напряженной действительности, картина борьбы, которую ведут наши сверстники в жестких условиях нынешней Западной Германии.
Автор — Тузов В.
Ровесник (журнал №1 за 1968 год)
Внимание! При использовании материалов сайта, активная гиперссылка на сайт Советика.ру обязательна! При использовании материалов сайта в печатных СМИ, на ТВ, Радио - упоминание сайта обязательно! Так же обязательно, при использовании материалов сайта указывать авторов материалов, художников, фотографов и т.д. Желательно, при использовании материалов сайта уведомлять авторов сайта!
in ENGLISH
пластинки
видео
